Всего воспоминаний было несколько. Ран решил записать их в свою неизменную тетрадь в конце недели. До отъезда оставалось меньше суток, ничего сверхзначимого с ним случиться уже не могло.
В общей сумме воспоминаний насчиталось девять.
1. Поле. Поле ни о чем не говорило, и было своеобразным дополнением к тому, что удалось вспомнить затем. Кадры с ним было приятно погонять в памяти, пробуя на вкус ощущения, которые оно вызывало. И запах. Рану нравился запах, который источала эта крохотная крупинка его прошлого.
2. Хороший пианист. Это воспоминание грело душу и льстило честолюбию. Ему нравилось осознавать, что в чем-то, кроме ловли рыбы и амнезии, он хорош. Ну, не плох. Да, нет, ты действительно хорош в этом деле!
Не издевайся…
3. Мияги Исаму. Это воспоминание было самым значимым и важным из всех. Ран постоянно доставал его из хранилища забытого прошлого и вертел в руках, так и эдак примерял на себя. Ему не шло это имя – Мияги Исаму. Кому-то другому, более мягкому, покладистому, чуть потерянному оно подошло бы больше. Поэтому он снова опускал его на дно шкатулки, запирал ту на ключ и прятал в самый темный уголок памяти.
4. Гитарист. Гитарист Мияги Исаму. Нет, ему это не нравилось. Гитарист Ран – вот это было другое дело! С этим он смириться мог. А вот Исаму… тот был пианистом. Чертовски хорошим, я хочу заметить!
И неймется же ему…
5. Сестра. Он вспомнил, что у него есть сестра. Нет, саму сестру он, как ни старался, вспомнить не мог. Он вспомнил сам факт ее существования. Как-будто кто-то ему когда-то рассказал, что у него, Мияги Исаму, есть старшая сестра.
6. Темнота. Он жутко боялся темноты. Раньше он этого за собой не замечал. И когда вспомнил об этом, тоже не почувствовал особой боязни. Но он точно знал, помнил, что тогда, до амнезии, она вселяла в него дикий страх. И опять, как и в случае с сестрой осознание этой фобии пришло вместе с тихим, лишенным определенности голосом, который нашептал ему это знание в интимной обстановке, под покровом ночного сумрака, когда только свет уличного фонаря рассеивал свечение темноты, позволяя рассмотреть собственные руки, прикасающиеся растерянно к лицу.
7. Сигареты. Он не курит. Он вспомнил, что не курит. И это было самое странное воспоминание, потому что он точно курил до случая с амнезией.
8. Море. Он вспомнил море, совсем другое море. И звук пианино, льющийся над гладью воды. Волны, тяжелый рокот прибоя. И нечто важное, нечто… настолько приятное, что Ран растерялся, не зная, куда деваться от этого воспоминания. Потому что одна мысль о нем заставляла его возбуждаться. Физически. Это воспоминание было столь ярко-сексуальное, невыносимо-эротичное, что он начинал задыхаться. Словно… ощущал… нет, он не помнил.
9. Друг. Он вспомнил его, этого важного человека. Он вспомнил его лицо, его улыбку и как он постоянно закусывает губу, когда думает, что сказать, когда просто слушает. И его волосы, светло-русые, мягкие на ощупь. Его пальцы помнили его волосы. И это тоже было волнующе. Потому что это было важно – помнить. И его волосы тоже были важными…
Тетрадь, эта тонкая, замасленная тетрадь стала его тайным оружием. Против самого себя.
Он спрятал ее на дно дорожной сумки, а ту – бросил в угол, за диваном. Три страницы лишь были исписаны, но они могли сказать о Ране намного больше, чем тому хотелось о себе рассказать. Неважно, кому. Хотя… возможно, своему другу с пункта под номером девять он бы показал эту измятую тетрадку и спросил, что ОН обо всем этом думает? Ран понял – ему просто нужен друг. Нет, понял он чуть погодя, – ему нужен именно этот друг.
На следующее утро он проснулся больным. Вдруг поднялась температура и не спадала даже под напором жаропонижающего. Но нужно было собираться домой. Рану нужно было выходить на работу на следующее утро и о больничном не могло быть и речи. Он просто нуждался в том, чтобы снова ощутить качку, шепот волн и крики чаек, так высоко в небе, что казалось – еще немного, и они коснуться белым острием своего крыла серого полога вечных туч.
Рану нужно было море. И тот человек под номером девять. За ночь он стал и десятым. Еще одно воспоминание было навеяно полудремой, когда сон заставляет сознание расслабиться, пропуская в себя кванты света из неплотно зашторенного окна прошлого.
Он вспомнил сумрачный день, и какой-то мост, и еще людей, чьи лица терялись во мраке амнезийного тумана, и его – так четко и ясно, как будто он стоял здесь, в полутемной комнате в квартире тети Тсукико, прямо перед Раном, заглядывая ему в лицо своими темными глазами, и улыбался немного растерянно, и снова, и снова кусал губу, успевшую покраснеть, а потом и обветриться на прохладном речном воздухе.
Был вечер, и было холодно, и, наверное, была поздняя осень или ранняя весна, и падал не то снег, не то дождь, не то кусочки пепла – серого и такого же холодного, как и мир вокруг.
Холод Ран помнил очень хорошо. А еще он помнил, что мост был старый и каменный, и что это было не Токио.
И он о чем-то говорил с безликими людьми, а потом пришли еще люди, и среди них был он. На нем был шарф и толстый шерстяной кардиган, и еще что-то – Ран не мог вспомнить, а память не давала подсказок. И у него были еще не такие длинные, как в прошлом видении, волосы, но они были мягкими. Так ему показалось. Или ему просто хотелось так думать.
И он ему растерянно улыбнулся, когда их представляли. Только вот имени он не вспомнил. Но он улыбался, этот человек под номером девять, и это было важнее, чем то, что он забыл его имя, хотя и это было немаловажно.
И они говорили. И воспоминание, самое длинное из всех, что до сих пор касались его сознания, все проматывало свою киноленту, унося Рана в прошлое. И этот мост, он отпечатался в его памяти, и он понял, что должен найти это место. Возможно, там ему подскажут, кто он такой. И возможно, это сделает его друг. А может и не друг, а просто знакомый. Но отчего-то такой важный. Этот человек, он заставлял внутренности Рана сжиматься в волнение, и еще – внутри него рождалась приглушенная мелодия. Он лишь потом понял, что это – тоже часть его воспоминаний, но лишенная осязаемой образной формы. Только на слух, тонкая и неуловимая мелодия океанских волн. И крики чаек в вышине, и на самой периферии – отзвук, словно эхо в горах, фортепианных струн.
И после, уже проснувшись и поняв, что болен, Ран вспоминал это видение, и стоило ему прикоснуться к нему, не закрывая глаз представить перед собой улыбающееся лицо друга, как он тут же ощущал запах морской воды и влажного песка, и чувствовал их на коже, но вдруг локтями и коленями, и между пальцев, и, казалось, в волосах и на лице и шее, так, если бы к ним прикоснулись запачканными в песок руками.
Ласкали и гладили, медленно, упоительно, в дурмане, в экстатическом забытье…
За завтраком Ран не выдержал и спросил про мост. Он не надеялся, так, рискнул, потому что терять ему было нечего.
Но Нана вдруг ответила утвердительно. Она сказала, что есть такое место в одном небольшом парке в окрестностях пригорода. Но только мост сейчас закрыт, и полгода назад уже был закрыт на реставрацию.
Значит, воспоминание было давним.
Не меньше года, чувак.
Ран сказал, что хочет на него посмотреть.
Нами воспротивилась: времени до отъезда оставалось четыре часа, к тому же Ран не здоров. Рану было плевать. И на время, и на собственное здоровье. Он до нервного покалывания в кончиках пальцев хотел увидеть этот мост. Он знал, должно произойти что-то хорошее, что-то очень важное, когда он взглянет на это место собственными глазами, а возможно – прикоснется к нему руками, просто погладит холодные камни, вдохнет прелый аромат застоявшейся воды, камыша и еще какие-то поздних растений. Посмотрит на уток, угостит их крошками хлеба, оставшегося после завтрака.
Он должен был увидеться с этим мостом. Он тоже был его другом, он тоже – часть его прошлого.
Нами согласилась, но ехать с ним отказалась.
Обиделась.
Зато Нана тут же вызвалась составить ему компанию.
Тетя Тсукико лишь покачала головой, чему-то усмехнувшись, а потом принялась убирать со стола.
Ехали долго, с двумя пересадками. Сначала на электричке, потом – автобусом.
С утра накрапывал легкий, неназойливый дождик, было тепло и спокойно. Ветра совсем не было, но отчего-то с деревьев то и дело срывались листья, и они падали к ногам, и пахли морем.
Или это ты уже весь пропахся морем…
Нана что-то мелодично щебетала, вертя по сторонам своей темноволосой головой и улыбаясь собственным мыслям. Ран тоже улыбался, но больше из вежливости. Он не знал, как поддержать беседу, и поэтому в пол-уха слушал заливистый говор девушки, не замечая ее взгляда. А тот то и дело скользил по его лицу, останавливаясь на плотно сжатых губах…
Дождь закончился, вышло солнце. Мир стал еще ярче, деревья засияли янтарной чистотой.
Под ногами прели листья, источая ни с чем несравнимый аромат. Осень. Это была осень в той живописной своей неповторимости, которую так любят запечатлевать на своих полотнах художники или описывать в пасторальных стихах поэты.
Нана уже молчала. Порой поднимала глаза и глядела на Рана. Уже не прячась. Тот порой отвечал на ее взгляд вопросительно, но она качала головой и принималась оглядываться по сторонам. Ран смотрел себе под ноги. Он не хотел отвлекаться на посторонние вещи. Он ждал встречи со старым другом – с полуразрушенным каменным мостом. Таким, каким была его память. Отдельные камни некогда прочной кладки, теперь они рассыпались, лишенные поддержки раствора.
Ран думал о море, о своей деревне и приятелях-рыбаках. Он хотел домой. Токио… Токио хоть и откликался в его сердце непроходимой, мучительной любовью, неожиданно оказался чужим и далеким, и забытым где-то на окраине его вселенной. Сейчас он хотел посмотреть на мост, поздороваться с ним, улыбнуться ему и попрощаться, наверное, навсегда. Он не собирался возвращаться сюда обратно. К прошлому. То стало его тяготить, а возможно, подумал он неожиданно, ему дали шанс начать все с начала? Вдруг там, где-то далеко в темных безднах забытья, он совершил нечто ужасное? В таком случае он предпочитал не вспоминать. Больше никогда. Построить новое прошлое и жить уже с этими воспоминания, а те смутные тени, что прятались в старых лаковых шкатулках, - они покроются пылью, заржавеют и рассыплются трухой.
Он испугался. Он был напуган тем, что может просто… вспомнить все. Он не знал, что делать с этими воспоминаниями!
Отчаяние подкралось сзади и, как в салках, шлепнуло по плечу, крикнув: «Води!». Но он не хотел. Он больше не хотел вспоминать.
Ран вдруг остановился и посмотрел на Нану. Та растерялась и лишь округлыми своими глазами смотрела ему в рот, ожидая, когда из того польются слова объяснения.
- Пойдем-ка отсюда, - предложил Ран, а девушка удивилась.
- Почему? - спросила она не очень внятно, сглатывая комочек удивления. Тот рухнул в желудок и стал перевариваться там вместе с рисом и кусочками помидоров, съеденными на завтрак.
- Мне перехотелось смотреть на этот мост. К тому же, Нами была права, мы можем не успеть.
- Но мы так долго добирались… - в голосе Наны слышалось разочарование. – Я не хочу уходить. Давай, все же, посмотрим, а? Тут совсем немного осталось пройти.
Ран молчал. Он не хотел смотреть на мост, он боялся этого моста. Из друга тот вдруг превратился во врага.
- Давай сама, а? А я тут тебя подожду.
- Нет, только с тобой, - Нана схватила его за руку и потащила к мосту. Ран не сопротивлялся, хотя мог бы.
Идиот.
Мост действительно был старый, и действительно находился на реставрации, и действительно здесь пахло застоявшейся водой, и были утки.
Они остановились возле веревочного ограждения. Нана рукой указала на мост и сказала короткое:
- Вот он.
Да, это действительно был он. Тот самый мост из прошлого. И он не был врагом. Враги не вызывают столь теплое чувство, враги не греют душу и не заставляют сердце срываться на бешеный лад, едва не разрывая грудь приливом восторженной… любви. Он любил это место, он любил этот запах, и шелест листьев, и темные тени на воде, и уток, плавающих в небольшом пруду.
- Тут красиво, - романтичным голосом протянула Нана и снова посмотрела на Рана. Тем самым взглядом. Но Ран снова не заметил его. Он был глубоко в себе, он был там, где ему было хорошо и спокойно – в прошлом. В том времени, когда это место было настоящим, живым и отзывчивым. Когда оно хранило чужой, но вдруг такой знакомый запах и едва различимый шепот. Над ухом. Много, очень много раз. Блаженных, волнующих, незабываемых.
Ну, это еще как сказать…
Заткнись!
Ран приподнял веревку, ныряя под ограждение.
- Эй, ты куда? – Нана растерянно захлопала своими большими глазами, но пойти за Раном побоялась, и сама не могла сказать, почему.
А тот все шел и шел, шаг за шагом приближаясь к заветной цели. Мост был разрушен ровно посредине – рухнуло перекрытие. Ран поднялся по пологому подъему и замер в шаге от провала. Было невысоко, но вода в озере была мутная и глубокая, и явно холодная.
Он стоял и смотрел на нее. Она была спокойная и пахла тиной. И Ран в очередной раз понял, как сильно он любит море. Вечно движущееся вперед, вечно чем-то взволнованное, неспокойное, безграничное. Да, любимое.
Он прикрыл глаза и стал слушать. И вдруг его жизнь замелькала перед его глазами, словно кто-то уверенной рукой принялся отматывать назад бобину с кинопленкой. Большинство кадров оказались засвеченными или затемненными, но и того, что он смог рассмотреть, было достаточно. Он вспомнил имена своих друзей, и то, что друга под номером девять звали Казуки, и что они были знакомы два года, и что он любил его больше всех, и вспомнил адрес, по которому жила сестра. А еще он вспомнил, как играл для Казуки на пианино им же самим (как в том фильме с громкой героиней) сочиненную мелодию. Он назвал ее «Мелодия волн», потому что Казуки был связан в его воображении с морем. И он вспомнил, как они вместе бродили по пляжу, и о чем-то долго говорили, и как смеялись вместе, и как молчали. И помнил его лицо в свете закатного солнца: то отбивалось от водной глади и дрожью ложилось на красивые черты Казуки, и как тот протягивал к нему руку и касался его лица, убирая с него непослушные волосы, и как смотрел на него, Рана. Вот так смотрел, что хотелось умереть. И он знал, что никогда прежде, и никогда после он не был и не будет так счастлив, как в тот вечер, когда он смотрел на Казуки, утопающего в мягком золоте заката. И он вспомнил, что Казуки ушел, или это он оставил Казуки? И вспомнил, как тяжело капала кровь, идущая из носа, на белые клавиши пианино. И как ветер трепал волосы, и как пальцы смазывали эту кровь, а кто-то смотрел на него, стоя невдалеке, но солнце слепило глаза, а потом он ушел, и кровь остановилась, и затем было еще много всего, но оно все смазалось, и в конце пришло осознание, что он умирает. Он был болен. И кровь, которая шла носом… Это случалось часто. И это было проявлением его болезни. Да, он умирал. И поэтому заставил Казуки уйти. Потому что не хотел, чтобы тот видел, как он стремительно затухает.
- Я умираю, - шепнул невнятно Ран и, потеряв равновесие, едва не нырнул в озеро, но вовремя ухватился за перекладину перил и удержался на ногах.
Ты не умираешь, придурок! У тебя всего лишь простуда, твою мать! От простуды нормальные люди не умирают!
Но это была не простуда. Это было что-то более глубокое, едкое и страшное. Это сжирало его изнутри, это уничтожало его силу воли, и это заставило его оттолкнуть того, кем он (Ран знал) дышал.
- Эй, Ран! – Это снова Нана позвала его, волнуясь. Он обернулся и посмотрел на нее. Она стояла там, внизу, за тонкой серой веревкой. В другой его жизни. Там Ран не умирал, там Ран был сильным парнем, который давно понял, что жалость к себе – самый главный порок.
- Ты не умираешь, Ран, - четко проговорил он, повторяя слова внутреннего голоса. Тот довольно хмыкнул, но не преминул заметить, что его процитировали неточно.
Да иди ты!
Внутренний голос обиделся и свалил.
Ран же спустился вниз, снова пробрался под ограждением и коротко бросил Нане: «Пойдем».
Они сидели в электричке. Ту раскачивало из стороны в сторону. Дождь из пригорода перебрался в Токио. Тот мок под ним, не раскрывая своего огромного зонта.
Ран смотрел в окно, прижавшись к грязному стеклу лбом. Мир мелькал перед его глазами, превращаясь в серое нечто, стремительно убегающее куда-то назад. Сливались дома и деревья, небо и земля поменялись местами, железнодорожные станции, пустынные, потерянные во времени, проносились мимо со скоростью двадцать пять кадров в секунду. Телеграфные столбы на фоне тяжелого черного неба дрожали от холода.
Стало совсем тоскливо. Ран шмыгнул заложенным носом, покашлял немного и крепче обнял себя за плечи, пряча руки, лишенные перчаток, в уютном тепле подмышек.
Хотелось спать, размеренное покачивание вагона этому немало способствовало.
Глаза закрывались, но Ран через силу снова подымал веки и пялился в окно. Иногда не замечал и погружался в полудрему, но быстро возвращался в действительность, прилаживаясь лбом об угол тонкой оконной перегородки. Морщился, недовольно ерзал на своем кресле и снова принимался рассматривать угрюмые пейзажи за окном.
Нана все молчала. Когда он посмотрел на нее, то понял, что она спит. Он никак не среагировал и вернулся к созерцанию налета грязи, местами изъеденного вечно голодными дождевыми каплями.
Через пять минут поезд стал притормаживать, и впереди показалась станция. Когда вагон поравнялся с платформой, и Ран смог прочесть название, протянувшееся вдоль фасада вокзала, его подбросило на месте.
- Эй, Нана, Нана?! – Ран потряс девушку за плечо, заставляя проснуться. Она не сразу поняла, где она и кто так настойчиво трепыхает ее кукольное тельце. У Рана не было времени вдаваться в объяснения.
- Нана, - проговорил он быстро, - я встану здесь, а ты езжай домой и предупреди Нами, что я задержусь. Если не приеду вовремя, пусть отправляется домой сама. Я потом доберусь на автобусе, - и, не дожидаясь ее ответа, покинул вагон.
Перрон был пустынным, заляпанные грязью плиты хранили память о сотнях, тысячах людей, некогда оставивших на них отпечатки своих ботинок. Ран тоже это сделал, торопливо пересекая платформу. Вошел в здание вокзала и у девушки, продающей билеты, спросил, как ему лучше добраться по адресу, который он тут же назвал, словно считал его с бумажки: четко и без запинки.
Она на секунду задумалась, а потом назвала номер автобуса, предупредив, что нужно ехать до конечной, а потом пройти до конца улицы и свернуть направо. Там и будет находиться то, что он ищет.
Ран поблагодарил ее и, выйдя через центральный вход, направился в сторону остановку. Но уже на средине пути понял, что не знает, в какую сторону ему нужно ехать. Зашел в небольшой сувенирный магазинчик, расположенный через здание от вокзала и спросил у продавца, на какую остановку пройти, чтобы добраться туда-то и туда-то. Продавец тут же ответил на вопрос. Ран поклонился и снова оказался под дождливым небом.
Ждать нужный автобус пришлось долго. И еще час трястись в темном, отсыревшем салоне, плечом к плечу с каким-то мужчиной, пропахшем тушеными овощами и грязной мыльной водой.
Выйдя из автобуса, он спросил, куда идти дальше у парня, развозящего готовые обеды. Тот неопределенно махнул рукой на восток, пробурчав что-то на редком диалекте.
Ран побрел вперед. Уверенность в том, что он поступает правильно, с каждым пройденным шагом становилась все менее и менее крепкой. Он начал сомневаться. К тому же, он не был уверен на все сто процентов, что адрес, пришедший ему из глубин подсознания, верный, и что там живет именно его сестра.
Да какая разница? Если ты его помнишь, значит, кто-то там, да живет, и он может знать тебя!
Это было верно. Это обнадеживало и заставляло идти дальше, ежась от сильного ветра.
Дождь прекратился, но тучи не рассеялись. Они стояли над городом, хмуро глядя на залитые серой промозглостью улицы.
Рану было не по себе. Что-то вновь не давало покоя.
Как тогда, в мотеле, подумал он, вспоминая пережитое потрясение, принесшее ему знание собственного имени.
Но он все шел и шел вперед, а видения его все не догоняли. Или они застряли в столичных пробках, или же просто остановились перекурить, но Ран продолжал шагать по безлюдной улице в тоскливой компании собственных мыслей. Те не особо активничали, позволяя ему окунуться в немного вязкую, ветреную апатичность. Даже флегматичность. Ему вдруг стало все равно.
Будь что будет, думал он. Он все равно сегодня уезжает.
Тогда зачем тебе это?
Хочу точно знать, от чего я бегу.
Тротуар под ногами резко оборвался. Улицу под прямым углом пересекала еще одна. Куда идти дальше? Он снова не знал.
Такое чувство, что ты никогда здесь не был раньше. Ты что, не бывал в гостях у сестры? А, может, вы не были близки? Или она здесь не живет?
Нет, он знал, что очень близок с сестрой, что та его поддерживала и очень любила. Так почему, действительно, он не может вспомнить ни этой дороги, ни этих домов, ни этих фонарных столбов и смутного гула какой-то фабрики или завода, расположенного невдалеке?
Ведь мост ты помнишь? Помнишь Токио, помнишь запах полей и чужой кожи, но полностью забыл место, где живет близкий тебе человек. Такого не может быть.
Со мной все может быть. У меня чертова амнезия, и я до сих пор не уверен, что меня зовут Мияги Исаму!
И только сестра, такой родной и важный человек, могла сейчас помочь ему найти себя, успокоиться и вернуться к своим рыболовам и морю, к Нами с ее жуткой машиной и стихам, украдкой написанным на общей кухне общежития. Он хотел домой, но хотел вернуться туда, не волоча за собой воз нерешенных проблем и уйму вопросов без ответов.
- Привет, - Ран заметил, как из углового здания выходит паренек лет двенадцати и тут же к нему обратился, прерывая ход собственных размышлений, - ты не знаешь, где живет Мияги Азуми?
- Вон там, - мальчонка пальцем ткнул в размытыми контурами выделенное здание, так похожее на все остальные.
- Спасибо, - благодарно кивнул Ран и, цепляясь взглядом за смугло-белые стены нужного дома, быстрым шагом устремился вниз по улице.
Дом оказался совсем обычным. Таким, как он себе его и представлял.
Снова припустил дождь. Он капал с карниза крыши, на ступени крыльца, выбивая из них глухие вздохи.
По узкой дорожке миновав дворик, Ран оказался перед дверью в дом. Оставалось только протянуть руку и постучаться, но он медлил. Стоя на месте, он решался сделать последний, самый важный шаг.
Мимо проехал автомобиль. Ран дернулся, едва не вскрикнув от испуга.
Сердце заходилось в груди. Стало липко от выступившего пота.
Ран шумно выдохнул и постучался. Ведь ему действительно нечего терять. В крайнем случае, у него всегда есть оправдание, заверенное врачом.
На стук откликнулись шагами. Вниз по лестнице кто-то сбежал. Судя по легкому торопливому шагу – ребенок. Ран не помнил, чтобы у сестры были дети.
Ты и лица ее не помнишь, успокойся.
Кто-то кого-то позвал.
Ран ждал, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться в своей спальне, окнами выходящей на белый, заваленный ошметками изгнивших досок пляж, а чуть дальше, если поднять голову – можно было рассмотреть черную полосу моря.
Как клавиши.
Он вдруг улыбнулся, осознав, как сильно море похоже на пианино.
Кто-то открыл дверь и посмотрел на него. Ран поднял глаза и увидел ее. Он не знал, была ли эта молодая женщина его сестрой. Возможно, чьей-то, но… она была слишком на него непохожа. И она не узнала его, он понял это, стоило лишь взглянуть на ее лицо.
- Извините, - начал он неровно, - вы – Мияги Азуми?
- Да, - коротко кивнула женщина, продолжая смотреть на него с учтивой вежливостью.
Не так смотрят на родного брата...
- Я могу вам чем-то помочь?
- В общем-то, да, - он не нашел в себе причины говорить неправду. Раз уж он здесь, он должен выяснить все, что сможет. – Меня зовут Ран, но это мое ненастоящее имя, - замялся, выбирая, какими бы словами лучше описать то, что привело его на порог ее дома. – Три месяца назад я потерял память, при мне не было никаких документов, меня никто не узнал. Я сделал запрос в полицию, но поиски не дали никаких результатов: судя по всему, никто не заявил о моем исчезновение. Неделю назад я приехал в Токио и… - он снова запнулся, понимая, что пришло время сказать о том, что волновало его больше себя, - я вспомнил, что меня зовут Мияги Исаму, и что у меня есть сестра Азуми, и что она живет вот по этому адресу и…
- Да, я… - женщина выглядела немного растерянно, слегка напугано и, в то же самое время (это не укрылось от Рана), - сочувственно. Ей было искренне жаль его.
Потому что она ничем не может тебе помочь, потому что она не…
- …действительно Азуми, и у меня есть брат, которого зовут Мияги Исаму, но…
- Я понял вас: я не он, - Ран выдавил из себя подобие улыбки. – Извините, что побеспокоил: понимаете, я просто должен был…
- Да, конечно, - она понимала.
Ран поклонился и развернулся, чтобы уйти, когда она вдруг его окликнула, торопливо бросив:
- Знаете, подождите минутку – мне кажется… Да не стойте, не стойте вы на пороге, входите, - она торопливо замахала рукой, делая это знакомо-неуклюже.
Он уже видел подобный жест прежде, только не помнил, когда и где, и кому он принадлежал.
Он немного помялся, не зная, принять ли приглашение, но женщина смотрела на него каким-то ярким, полным непонятного волнения взглядом.
- Ран, войдите, пожалуйста, - попросила она снова, видя, что он не может решиться.
Ран кивнул и быстро взбежал на крыльцо, скрываясь под крышей дома. В узком темном коридорчике было тепло и пахло домашней пищей. Из глубины дома доносился говор телевизора и детский голосок, пытающийся подражать диктору.
- Пожалуйста, пройдемте, - она повела Рана за собой.
Оказавшись в крохотной кухоньке – источнике всех запахов, - она попросила его немного подождать, а сама скрылась за дверью. Ран услышал, как быстро она взбегает по лестнице, как скрипят под ее ногами половицы, как приглушенно хлопает дверь. Тишина, а затем снова шаги, и вот Азуми снова переступила порог кухни и тихо проговорила, словно извиняясь:
- Мне очень жаль, я действительно вас не знаю, но я подумала, что, может, Исаму… Он сейчас спуститься. Возможно, вы с ним встречались, и он вам рассказывал про меня? Исаму, - позвала она, выглянув в коридор, - мы здесь.
Она снова улыбнулась, извиняясь, и сделала несколько шагов вглубь комнаты, уступая место брату.
Ран лишь коротко вздохнул, когда он вошел на кухню. Он же замер, глядя на него. Его рот невольно приоткрылся, а зрачки расширились, отчего глаза стали черными-черными.
Как тогда, на мосту, подумал Ран, глядя на друга под номером девять.
В груди стало тепло и больно одновременно.
А он, его друг, порывисто прикрыл рот рукой, делала резкий шаг вперед.
- Казуки, - тихо выдохнул он и моргнул.
И Ран понял, что спутал все. С самого начала.
Невольно отступил назад, прижимаясь к кухонной тумбочке. Нашел ее край, чтобы дрожащей рукой ухватиться за него. Чтобы не рухнуть, вот прямо здесь и сейчас, обессиленный, на пол кухни.
- Вам плохо? – Взволнованно спросила Азуми, тоже шагая вперед.
- Я не знаю, - растерянно замотал головой Ран. Она показалась ему непомерно тяжелой, и в то же время – пустой.
А его друг молчал. Смотрел на него, и губы его, вновь показавшиеся, когда он отнял руку от лица, болезненно искривились.
- Почему, - начать было тяжело, но потом слова стали даваться более свободно, - почему я подумал, что я – это ты?
Исаму растерянно заморгал, не понимая, о чем он говорит. Азуми тут же пришла на помощь, тихо сказав, обращаясь к брату:
- Ран пришел ко мне, потому что предполагал, что он – мой брат. У него амнезия, но ему удалось вспомнить имя Мияги Исаму, и что у него есть сестра, и этот адрес…
- …и то, что я – пианист, и что я не курю, хотя я курю, и поле, и прогулку на пляже, и мост, и то, что боюсь темноты, и «Мелодию волн» и… - он говорил, глядя на Исаму, а тот вздрагивал от каждого его слова, словно они причиняли ему боль. – А еще я помню, что умирал, хотя я все еще жив. И я знаю, что не умираю.
Исаму уже не вздрагивал. Он смотрел на Рана так, что тот замолчал, обрываясь на полуслове.
Азуми тоже молчала, глядя на него с ужасом.
- Знаете, я был бы счастлив ничего этого не помнить, но воспоминания возвращаются, и я хочу знать, кому они принадлежат. Почему я помню жизнь другого человека? Почему я воспринимаю ее как свою?
- Азуми, пожалуйста, принеси зонт, - вместо ответа вдруг проговорил Исаму, не глядя на сестру. Та же удивленно посмотрела на брата, и он ответил, поясняя. – Я проведу… Рана до остановки.
- Выгоняете меня, значит? – Ран был не то, чтобы удивлен. Он растерялся, и ему стало обидно, и как-то больно, и одновременно с тем – накрыла волна злости. Его выгоняют. Его просто красиво вышвыривают вон.
- Не нужно, я сам уйду. Спасибо, что выслушали, - поклонился Азуми в знак искренней благодарности и, вскользь коснувшись взглядом Исаму, быстро вышел из кухни.
- Подожди, Казуки, я… я проведу, - Ран не мог не слышать, как дрожит голос человека, бросившегося за ним следом. Но он не хотел, чтобы его провожали, чтобы закрывали за ним двери, чтобы выгоняли из жизни, которой у него и так не было. Он и без этого был выброшенным, потерянным, забытым всеми. Для него этого было больше, чем много, и снова почувствовать, как его имя, имя, которого он не помнит, вычеркивают жирным черным карандашом – было слишком.
- Не нужно, я помню дорогу, - бросил Ран, не оборачиваясь, коснулся ручки входной двери и ощутил, как сжимаются на его запястье сухие теплые пальцы.
И вдруг – губы, по коже… до дрожи. Вздох, перерастающий в стон. Восторг, жар тела, удовольствие. Прикосновения. И движение тела – все быстрее и быстрее, и снова губы… горячие, влажные, так близко, дрожащие, пальцами… убирая длинными, сейчас тяжелые от пота волосы с лица. Такие… мягкие…
Ран открыл глаза и оглянулся, чтобы посмотреть на Исаму. Тот все так же сжимал его руку, пытаясь удержать.
- Пожалуйста, разреши мне тебя провести… - с мольбой проговорил он, на что Ран тихо ответил:
- Не стоит – там дождь.
Исаму вздохнул и уже совсем беззвучно возразил:
- А мне все равно…